Кертис о 9-10 термидора

Когда войска Конвента ворвались в два часа утра, это был конец; и каждый встретил его в своей собственной манере. Старший Робеспьер, пытаясь застрелиться, искалечил себе челюсть; его младший брат выбросился из окна и сломал себе бедро; Кутон упал с лестницы и покалечился. Леба вышиб себе мозги. Сен-Жюст посмотрел в лицо смерти, как и жизни, спокойно. Существует легенда, среди других, недостойных повторения, что Сен-Жюст прижал к своей голове пистолет, когда вошли солдаты, затем отбросил его со словами: "Представители народа обязаны служить своей стране примером не только своей жизнью, но и смертью. Мы должны были жить при ясном свете дня. И при ясном свете дня мы должны умереть".
читать дальшеЭтой театральной игры не было. Сен-Жюст был слишком благороден для нее. Он и Леба пошли в другую комнату, но нашли ее запертой и там Леба застрелился. Он со своим старым другом были одни во время последнего критического момента. Солдаты обнаружили Дюма под столом в состоянии ужаса. Спрошенный, где два других депутата, он указал на дверь в следующую комнату. Здесь солдаты обнаружили мертвого Леба и ждущего их Сен-Жюста. У него был с собой нож, но он не пытался им воспользоваться; когда солдаты спросили не вооружен ли он, он передал его им. Баррас вошел и нашел Робеспьера в маленькой комнатке, у двери которой лежал Леба. Сен-Жюст оказывал помощь Робеспьеру. Лидер был сразу перенесен в комнаты Комитета Общественного Спасения вТюильри; на этот раз у него не было шансов. Сен-Жюст и менее известные люди были заперты в "нижней палате (???) ратуши (?) до наступления дня. Около девяти часов они все были уведены - мертвые и раненые на носилках, Сен-Жюст, Дюма и Пейан с туго связанными руками сопровождали их на своих ногах, странные плакальщики на странной погребальной процессии. Солдаты с трудом удерживали напирающую толпу. Пленники ждали четверть часа на пороге комнаты в которой так недавно они правили Францией; затем их впустили внутрь и усадили в оконном проеме. Насмешники оттесняли назад назойливо любопытных лиц, которые собрались поглазеть в три, говоря: "Отойдите на одну сторону, позвольте этим господам увидеть, как их король спит на столе, как обычный человек". Неизвестный свидетель, который сообщил нам эти детали описывает лицо Сен-Жюста, как грустное от унижения, его большие глаза были полны печали. Дюма с другой стороны был бесстрастен, Пейан старался держаться вызывающе, хотя он был очень сильно испуган. Сен-Жюст наклонился вперед, чтобы поглядеть на Робеспьера. Робеспьер действительно лежал на столе, его голову подпирала коробка, полная плесневелого хлеба. Он не шевелился, но часто дышал, а его мускулы подергивались от боли. Пожарные и артиллеристы насмехались над ним: "Сир, ваше величество, вы страдаете". "Ну, мне кажется, ты потерял голос, ты ведь не закончил свою речь, а она была так хорошо начата".
Дюма попросил у жандарма стакан воды. Пейан, бегло взглянув на Сен-Жюста, добавил: "Если можно, принесите три". Было принесено только два и Сен-Жюст ждал, пока принесут еще. Теперь он в первый раз заговорил и заговорил горько. На несколько мгновений его глаза остановились на копии конституции в рамочке, висящей на стене. Указывая на нее связанными руками он сказал тихим голосом, наполовину обращаясь к самому себе. "В конце концов это была моя работа", - и добавил секундой позже:" И революционное правительство тоже". Он говорил и дальше, но никто не слышал, что он говорил, кроме жандарма, стоявшего ближе всех к нему и давшего иронический ответ. Наконец принесли стакан воды; Сен-Жюст выпил немного и передал его назад со словом "Спасибо".
Эди Лакост вошел вскоре после, указал на пленников и приказал: "Отведите их в Консьержи, они вне закона". Они были сразу перемещены в эту тюрьму, которая была домом смерти Террора. Все, кроме одного. Лакост сказал хирургу перевязать раны Робеспьера и привести его в такое состояние, чтобы его можно было подвергнуть наказанию. Ужасные детали этой грубой и болезненной операции подробно записаны: когда она была кончена и повязка, поддерживающая его сломанную челюсть была обмотана вокруг его головы и лба (?), появилась новая возможность для жестоких шуток. Один человек сказал: "Смотрите, они надевают корону его величеству", другой:" Смотрите, ему надевают шапочку, как монахине(?). Затем они положили его назад на стол, положив коробку под голову. Она сойдет за подушку, говорили они друг другу"пока не подойдет его очередь заглянуть в маленькое окошко". Через некоторое время они должны были отнести его также в Консьержи, поскольку у нас есть расписка тюремщика о его прибытии и такая же о Кутоне, датированные 10 термидором.
После побега, совершившегося ночь назад, был принят декрет, объявляющий вне закона Робеспьера и его союзников.Из-за этого не был нужен никакой суд, было достаточно формального опознания пленников.В соответствии с законом это должна была проделать Коммуна, но сама Коммуна была вне закона. Фукье-Тенвиль ярый сторонник формальной точности, был обеспокоен, но техническую. помеху отмел Комитет Общественной Безопасности и в 3 часа дня десятого числа Революционный Трибунал должным образом опознал своих бывших хозяев. Номером шесть в списке этих приговоренных к смерти был "Антуан Сен-Жюст, двадцати шести лет, без профессии до Революции, студент, бывший депутат Национального Конвента". На закате этого дня телеги выкатились, неся на себе двадцать два приговоренных на Площадь Революции.Некоторое время казни происходили на окраинах города, но для этой гильотина еще один раз была переустановлена в сердце Парижа, на этой великой площади, которая видела смерть короля и королевы, жирондистов, Эбера и Дантона. Французы всегда последовательны.
Еще раз очевидец рассказывает нам, что он наблюдал.Сен-Жюст стоял в первой тележке. Его голова была высоко поднята, бледное лицо, казалось прекрасным. Он спокойно оглядывал взволнованную толпу. Руки его были связаны за спиной, шея обнажена, на плечи накинут белый жилет с красной гвоздикой в петлице, – он был застегнут у шеи на одну пуговицу и отброшен за спину, оставляя грудь открытой...". Были крики и свистки, пока телеги тряслись по улице Сен-Оноре. Сен-Жюст молчал.
"Показав народу головы Робеспьера и Кутона, палач приподнял за волосы голову Сен-Жюста: глаза были широко открыты, и в них, быть может, не угас еще последний отблеск мысли – того интеллекта, который превратил этого человека в столь устрашающую фигуру. Живи он в иные, лучшие времена, он мог бы сделаться великим и полезным...»